6

Стать приживальщиком, да еще у чужих людей, хоть и временно, Степан не мог. Даже мысль об этом его угнетала. Поблагодарив хозяйку за обед, он сказал, что идет искать работу, и, если можно, лишь вечером вернется ночевать.

— Да куда же пойдете-то, кроме нас? И думать не смейте об этом. Будем вас ждать, и ужин и постель приготовим...

Выйдя на улицу, застроенную небольшими домиками, Степан остановился, подумал и побрел в сторону центра, откуда долетали звонки конки.

Он шел, а мысли его были одна другой тревожнее.

«Куда я иду? Где мне, беспаспортному, дадут работу? Разве что по частным домам: где дрова поколоть, где двор подмести. Такой работой еле на харч заработаешь, а мне в Вятку ехать... Как в Вятку? — испугался этой мысли Степан.— Разве что выправить документы? Так, может, из-за этого и не надо ехать?»

Степан почувствовал, как по лбу выступил пот. Он смахнул его рукавом, остановился. Кто-то толкнул его сзади:

— Шагай! Чего стал на дороге?

Обгоняя его, куда-то спешили люди. По дороге охали извозчики, ломовики. Слышались крики, говор, ржанье лошадей.

«Еще под колеса попадешь»,— подумал Степан, отходя в сторону, и, увидев впереди небольшой, уже начинавший желтеть сад, пошел туда, присел па скамье.

«Может, и верно, паспорт удастся выправить здесь? Но для этого надо заявить о пропаже. Конечно, будут запрашивать Вятку, полицмейстера... Вдруг вспомнят, что меня собирались арестовать? Напишут сюда, и меня забреют, да еще дело состряпают... Э, да ведь у меня, кажется, была где-то старая справка из училища?» — Он вскочил и стал шарить по карманам.— «Была, это я точно помню. Брал ее, чтобы в библиотеку записаться...» — Степан вывернул все карманы, пошарил даже за подкладкой пиджака и устало опустился на скамью.

«Должно, потерял... а может, в бумажник переложил... едет она теперь за границу... Интересно, далеко ли они отъехали за сутки с небольшим?.. Если послать депешу, пожалуй, можно перехватить. Чего же я сижу? Надо идти в полицию, ведь ограбили же, обманули.

Здесь полиция меня не знает, пожалуй, поверит... Могут хозяйку допросить. На худой конец дадут какую-нибудь справку, что я заявил о пропаже. А то схватят без паспорта-то и как бродягу — по этапу к месту жительства. Каково?.. Нет, тут и сомневаться нечего — надо идти заявлять».

Степан поднялся и остановил первого прохожего, подслеповатого старичка с зонтиком.

— Обождите минуточку, не скажете ли, где тут участок?

— Это полиция?

- Да.

Старичок взглянул с прищуром.

— А вам зачем, любезный?

— Обокрали меня. Деньги и документы увезли.

— Скажите!.. И много?

— Больше тысячи.

— Батюшки мои! Да как же так? Вон, вон она полиция-то. Вон через дорогу,— он зонтиком указал на красный кирпичный дом.— Бегите скорей!..

7

Усатый пристав, с толстым золотым кольцом на мизинце, внимательно присматриваясь к Степану, выслушал его рассказ и, видимо, поверив, велел напиcать все сказанное, подал несколько листов бумаги.

Потом Степан заполнил какой-то бланк с параграфами, где спрашивалось, откуда он, кто, чем занимается, где живет.

После этого сам пристав записал на его бумаге фамилию и адрес хозяйки и, поковыряв в носу, спросил:

— Вам неизвестно, по какой дороге они отправились в Германию?

— Нет, не знаю.

— Да-с, это плохо. Могли поехать прямо через Варшаву, а могли и окольными путями. Ваш Селантин, видать, бестия продувная... Мы предпримем меры розыска, однако ручаться нельзя. Что касается документов, то вам придется подождать. Запросим вятского губернатора. А пока вам выдадут справку, которая может служить временным видом на жительство. Идите к дежурному и посидите там.

Степан вышел из кабинета и сел на скамейку около дубового барьера, за которым сидел городовой в фуражке, и что-то писал. На другой скамейке, у окна сидели какие-то подозрительные люди, очевидно, задержанные жулики, а на полу спал пьяный мужик.

К приставу то и дело подходили полицейские чиновники.

Скоро вышел молодой человек в полицейской форме, с большой конторской книгой и, оглядевшись, крикнул:

— Халтурин! Степан встал. 

— Вот, распишитесь здесь и получите справку. Так-с, хорошо! Когда придут из Вятки бумаги, вас вызовут. А сейчас можете идти...

8

От Екатерининской площади ходила конка к Казанскому вокзалу. Степан поехал туда в надежде подработать на подноске багажа. Однако носильщики, завидев на платформе «чужого», быстро выставили его, пригрозили полицией.

С пригородного поезда валил народ с мешками, корзинками, узлами. Степана оттерли в сторону. Нескольких человек он спрашивал, где тут разгружают вагоны,— никто не знал.

Вдруг он увидел бородача со столярным ящиком и лучковой пилой за плечами. Степан обрадовался ему как старому знакомому, догнал.

— Никак столяр будете?

— Столяр, а что?

— Я тоже столяр, только приехал в Москву, и вот, увидев товарища, обрадовался.

— А откуда прикатил?

— Из Вятки!

— Ишь ты! А я ведь тоже вятский,— приветливо сказал бородач и поставил ящик на землю,— только я здесь уже лет двадцать проживаю. Как звать-то тебя?

— Степаном Халтуриным!

— Орловский, что ли?

— Да, орловский. Вы почему знаете?

— Слыхал такую фамилию в Орлове. У меня там родня.

— Вот уж не думал, что земляка встречу в Москве.

— Бывает... Как она, Вятка-то?

— Ничего, по-старому...

— Сюда на заработки подался?

— Вроде бы так, да пока ничего не приискал.

— А ты что делать-то умеешь?

— Я больше по красному дереву...

— Ишь ты! Ну да раз вятский — удивляться нечему, там почти все мастеровые. Ты вот что, Степан... Ты приезжай-ка ко мне на Пресню. Может, наш хозяин тебя возьмет. Правда, работа у нас топорная, но кусок хлеба будет... Сейчас торопишься куда?

— Нет!

— Тогда едем со мной. Я, правда, в отпуске до понедельника, но это ничего.

— Спасибо, я с радостью. А как звать-то вас?

— Егор Петрович... а в мастерской все Петровичем кличут. Как хошь, так и зови.

Степан взял ящик с инструментами, и они пошли на конку.

Егор Петрович занимал небольшую квартирку на втором этаже покосившегося бревенчатого дома. Его жена, Агафья Петровна, проворная, сердобольная женщина, с простоватым, улыбчивым, лицом, узнав, что Степан из Вятки, приняла его, как родного. За чаем Степан рассказал свою историю, Агафья Петровна разохалась и стала просить мужа непременно устроить Степана к себе в мастерскую.

Так как к хозяину идти уже было поздно, отложили поход на завтра. Агафья Петровна упрашивала Степана остаться ночевать у них, но он сказал, что хозяйка будет беспокоиться, и стал прощаться...

На другой день он приехал в назначенное время, и они с Егором Петровичем отправились к хозяину мастерской.

Хозяином столярной мастерской, которая изготовляла разную тару, оконные рамы, столы, скамейки, был толстенький немец Штоф.

Выслушав рекомендацию Егора Петровича, он посмотрел на Степана круглыми немигающими глазами,

— Што умель делать есть? Степан указал на шкаф, стол, кресла.

— О, это карошо!

Он вызвал мастера и, кивнув на Степана, сказал:

— Это есть новый рабочий майстер, надо его испытайт. Надо давать пробы.

Мастер понял, поклонился и увел Степана с собой...

Степану поручили изготовить конторские счеты по имеющемуся чертежу. Это было самое трудное изделие, которое собиралась осваивать мастерская. Степан осмотрел инструменты, дерево, токарный станок и согласился.

Мастер поставил его к верстаку.

— Сделаешь хорошо — твое счастье! Не сделаешь — не взыщи! Хозяин у нас строг.

Степан начал работу неторопливо: выбрал сухие доски без сучков и перекоса и стал обстругивать, доводя до нужной толщины.

Петрович постоял, посмотрел и, подмигнув мастеру,— дескать, знай наших! —ушел довольный.

На другой день счеты были готовы. Степан разобрал их, отполировал по частям и оставил сохнуть. Вечером аккуратно склеил их, и на третий день мастер вместе со Степаном понес их хозяину.

Тот, осмотрев счеты, погладил их, ухмыльнулся в усы:

— Это есть первый зорт! Вы оставайт у нас работать.

9

Прошло около месяца. Степан расплатился с Евдокией Дмитриевной и перебрался из Марьиной рощи на Красную Пресню, к Егору Петровичу.

Работали они вместе. Хозяин платил хорошо, но выжимал все силы. Оба приходили домой измочаленные и, перекусив, сразу ложились спать. Степан попробовал было заговорить со столярами — постоять за себя — те отмахнулись.

— Были у нас уже этакие-то. Подбивали на раздор, но их хозяин по шеям — и будьте здоровы!

В мастерской работали в основном сезонники. Степан мечтал о переходе на большой завод. Хотелось ему поехать в столицу. Он понемногу откладывал деньги на дорогу и ждал, когда пришлют документы.

В середине сентября его вызвали в полицию.

— Вот,— сказал пристав,— получите временное удостоверение.

— Спасибо! А как же с грабителями? — спросил Степан.

Пристав приподнял усы:

— Ищи ветра в поле! Они уже давно в Германии...

Проработав еще с неделю, Степан взял расчет у Штофа и, распрощавшись с добрейшими Агафьей Петровной и Егором Петровичем, поехал в Петербург. Ему грезилось, что там он найдет работу по душе и встретит настоящих друзей.

Глава седьмая

1

— Господа, подъезжаем к Петербургу. Прошу вставать! — зычным голосом закричал кондуктор с сияющей бляхой на груди, проходя по вагону.

Степан спрыгнул с полки и, зябко ежась, посмотрел в окно. Из тумана надвигались призрачные громады домов, а над ними тускло блестели золотые шпили и купола церквей.

«Вот она какова, великодержавная-то!» — с волнением подумал Степан и проворно стал одеваться...

Вслед за пассажирами, увешанными саквояжами, мешками, корзинками, он вышел с маленьким узелком на широкую площадь перед вокзалом, где наперебой кричали извозчики, и задумался. Города он не знал. Друзей и знакомых здесь не было. Что делать? „Куда идти?

Так как день только начинался и в кармане еще оставалось рублей пять, он решил посмотреть город и, выйдя на Невский, зашагал в ту сторону, где виднелся шпиль Адмиралтейства.

Утро выдалось туманное, но теплое. Это радовало Степана, так как одет он был по-летнему.

Выйдя на набережную, он полюбовался строгой красотой Адмиралтейства и, увидев золотисто-матовый купол Исаакия, прошел на Сенатскую и замер, потрясенный величием храма.

«Вот он, Санкт-Петербург! Вон он, оказывается, какой!» — восторженно прошептал Степан, оглядывая громадные дома, и спросил сам себя: «Неужели я буду жить в этом городе? Неужели здесь найдутся дли меня работа и жилье?»

Идя по набережной, Степан увидел окрашенное в зеленоватые тона причудливое здание с множеством колонн и лепных украшений.

— Не скажете ли, что это за дом? — обратился он к прохожему в белом фартуке.

— Да это же Зимний дворец! Тут царь проживает.

Степан остановился, покачал головой и направился ко дворцу.

— Проходи, не глазей, не велено! — прикрикнул на него дежуривший возле дворца жандарм.

Степан ускорил шаги.

Он обогнул дворец и снова вышел на Невский.

«Вроде бы я тут уже был,— увидев шпиль Адмиралтейства, подумал Степан.— Пойду-ка в другую сторону».

Он шагал неторопливо, порой останавливаясь и рассматривая поражавшие его воображение дворцы, храмы, скульптуры. Незаметно дошел до Александро-Невской лавры и замер, увидев нищих и калек, сидевших и стоявших у ворот.

: «Если каждому по копейке дать, пожалуй, у самого ничего не останется»,— подумал он и, еще раз взглянув на золотые купола, свернул влево и опять вышел к широкой полноводной реке.

«Неужели и здесь Нева?» —подумал он и облокотился на чугунные перила.

Недалеко, у перевоза, толпился народ, слышались голоса, перебранка.

Степан пошел в ту сторону.

— Лод-ку! Лод-ку! — в несколько голосов кричали стоявшие на берегу.

— Чего зеваете? — строго спросил вышедший ив дощатой сторожки плотный, с кудрявой бородой мужик, в синем кафтане.

— А чего лодки угнали на ту сторону? Видишь, народу сколько?

— Перевозчиков не хватает, вот и угнали.

— Мы бы сами переехали.

— А деньги с кого собирать? Всё на дармовщину хотите?

— Мы заплатим. Мы за этим не постоим,— примиряюще сказал высокий старик в поддевке.

— Сейчас лодки пригонят,— подобревшим голосом сказал кудрявый мужик и, сложив ладони рупором, раскатисто закричал:

— Про-хо-рр!

— Чи-во? — донеслось с того берега.

— Го-ни лодки жи-ве-й!

— Го-ню...уу!

— Слышали? — кивнул кудрявый мужик на тот берег и, присев на большую, перевернутую вверх дном дырявую лодку, стал закуривать.

Степан прошелся по тропинке вдоль набережной и снова вернулся к перевозу. Народ уже погрузился в пригнанные лодки и отчалил. У сторожки, поплевывая в песок, сидел один кудрявый мужик. Он давно приметил Степана и ждал, что тот тоже спустится к реке и станет просить перевезти его на Охтенскую сторону. Но Степан неторопливо ходил вдоль набережной, любуясь рекой, которая ему чем-то напоминала родную Вятку, и думал о том, где ему сыскать ночлег.

— Эй, парень! Ты чего там шатаешься? — крикнул кудрявый мужик. — Подь-ка сюда.

— Зачем?

— Дело есть. Иди!

Степан спустился к реке, подошел к сторожке, поздоровался.

— Ты на богомолье, что ли, пришел?

— Нет, просто так...

— Откуда будешь?

— Вятский!

— Вона! На заработки приехал?

— Да, думаю устроиться на завод... Я столяр-краснодеревщик.

— Это, паря, не так свободно. Люди неделями и месяцами ищут место. Денег, что ли, у тебя много?

— Денег в обрез.

— А родня какая есть или знакомые?

— Никого нет... я только с поезда. Мужик даже присвистнул.

— Тогда тебе, паря, один выход — идти ко мне в перевозчики. Грести-то умеешь?

— На реке вырос!

— Вот и айда! Будешь жить здесь, в сторожке, а столоваться в харчевне для извозчиков — это рядом. Там все наши кормятся. Дешево и сердито.

— А сколько платить будете?

Мужик еще раз -окинул наметанным и хитрым глазом рослого, широкоплечего Степана, с большими сильными руками, усмехнулся в бороду:

— Сколько заработаешь! Буду платить по копейке с рыла. Сотню человек перевезешь — вот и целковый!

— Да, может, тут за целые сутки сотни-то и не наберется?

— А это уж как бог пошлет... Другой раз и до пятисот перевозим...

— Надо подумать...

— А ты ел сегодня али нет?

— Нет еще...

— На двугривенный, сходи в харчевню.

— Не надо, у меня есть свои.

— Ишь, какой гордый! — тряхнул мужик кудрявой головой.— Иди на свои поешь, да подумай хорошенько. Такой работой брезговать нельзя. Здесь— живые деньги... Как звать-то тебя?

— Степаном... А вас?

— Тимофеичем кличут.

— Вы тут хозяин или...

— Раз нанимаю, стало быть, хозяин,— крякнул мужик.— Пришел сюда десять лет назад босиком, а теперь, ишь,— перевоз держу. Дело доходное... Ступай поешь — вон харчевня на берегу,— и сразу за весла! Видишь — сколько народу-то на том берегу!

— Ладно, Тимофеич,— поразмыслив, сказал Степан,— перекушу и приду. Только, если сыщется другая работа, ты меня не держи.

— Это само собой! Али я не понимаю..

2

Теплая погода продержалась недели полторы, а потом, начались дожди, подул с моря холодный ветер. Степану пришлось купить на толкучке поношенный полушубок и шапку. Но и в этом одеянии на воде холод пронизывал до костей. «Пассажиров», как хозяин называл переправлявшихся с берега на берег, становилось все меньше, и перевозить было трудней. В тихую погоду приходилось бороться лишь с сильным течением, а теперь еще надо было преодолевать крутую волну.

Степан за день так отмахивал руки, что ночью они гудели и ныли — не мог уснуть. А заработки становились все меньше и меньше. Перевозчики начали роптать, подумывать о новой работе. Хозяин по вечерам приходил в сторожку, ставил на стол бутылку очищенной.

— Не унывайте, ребята,— у меня с голоду не помрете. Вот замерзнет река — начнем работать на лошадях. Я оборудовал сани со скамейками и большие крытые кошевки. Любо-мило в таких перелететь через Неву. Народу будет еще больше, чем летом.

— Зимой пешком пойдут... кому охота пятаки на ветер швырять?

— Разный народ бывает,— усмехнулся хозяин.— Другой и вовсе всю зиму дома сидит. А только у меня перевоз не пустует. Иной раз зимой заколачиваем больше, чем летом. Потому — на санях, под ветром — пятачок, а в кошевке с колокольчиком — гривенник...

Степан, слушая сладкие речи хозяина, уже давно обдумывал, куда податься, искал другое место, расспрашивал «пассажиров» про большие фабрики и заводы. «Вот пойдет шуга по воде, делать будет нечего, тогда и толкнусь на настоящие поиски...»

Как-то перевозил Степан кучку продрогших «пассажиров» с Охтенского берега. Было холодно — злой ветер пронизывал до костей. Все, нахохлившись, жались друг к другу, кутались в шарфы и прятали лица в воротники. Степан широко взмахивал веслами, чтобы согреться, смотрел на дно лодки и думал о своем..

Вдруг сидевший напротив «пассажир» тронул его за колено:

— Неужели Халтурин?

Степан приподнял голову. Из-под надвинутой шапки смотрели карие выразительные глаза. Поднятый воротник закрывал щеки, заросшие кудрявой бородкой, но Степан сразу узнал доброго учителя из Вятского земского училища — Котельникова.

— Василий Гаврилович? Да как же вы-то здесь очутились?

— Переехал в Питер. Теперь служу здесь. А ты, Степан? Ты же должен быть в Германии?

Степан сильным рывком толкнул лодку вперед и приподнял весла:

— В Москве обокрали: Взяли и деньги и заграничный паспорт. Еле добрался до Петербурга и пока вот перебиваюсь здесь.

— Скверно, брат, скверно... Ведь ты же хороший мастер: почему в перевозчики попал?

— Разве сразу устроишься? — ответил Степан и снова налег на весла.

Котельников, нахмурясь, молчал до самого берега, а когда причалили и вышли, подошел к Степану,

— Ты можешь сейчас отпроситься и пойти со мной в город?

— Хозяина нет, ну да ладно, скажу ребятам... А. зачем в город?

— Я -устрою тебя в одно заведение, на хорошее место.

— Неужели? Да я хоть сейчас уйти готов... Только документ мой у хозяина.

— Поедем так, а документ, если потребуется, возьмешь потом.

Дойдя до лавры, они сели в вагончик конки и, наперебой расспрашивая друг друга, поехали к центру.

Доехав до Литейного, они сошли с конки и переулками зашагали пешком.

Заведение, в которое Котельников надеялся устроить Степана, именовалось «мастерской по изготовлению учебных пособий». Хозяевами мастерской были братья Топорковы, люди либеральных взглядов, симпатизирующие революционерам.

Топоркову-старшему — высокому бородачу в очках — Котельников и представил Степана.

— Что умеете делать? — строго, как истинный хозяин, спросил Топорков.

— Я по столярной части... краснодеревец.

— Ящики для приборов сможете вязать?

— Делал шкатулки из капа и ларцы.

— Вятский,значит?

- Да.

— Все понятно. Когда сможете приступить к делу?

— Я хоть сегодня готов... только с жильем у меня затруднение.

— В этом поможем... А заработки у нас сдельные. Будет зависеть от вас, от вашего умения... Пойдемте, я покажу вам мастерскую и изделия, которые мы изготовляем.

— Так я, пожалуй, попрощаюсь с вами, господин Топорков,— тоже официально сказал Котельников.

— Прощайте! Заходите при случае, я всегда рад вас видеть. А о вашем протеже я позабочусь.

— Благодарствую!

Котельников поклонился, пожелал Степану успехов на новом месте и; передав свою визитную карточку, ушел.

Мастерская занимала небольшое полуподвальное помещение. Но в ней было чисто. Рабочих оказалось немного. Оборудование— самое простейшее. Изделия, которые выпускались в мастерской, были добротными, красивыми. Большие линейки, угольники, геометрические фигуры, несложные физические приборы — все сияло и блестело.

— Ну-с, так что вы скажете, молодой человек? — спросил хозяин, когда они вернулись в контору.

— Мне понравилось. Буду рад у вас потрудиться. Вот только с жильем у меня...

— Хорошо! Сейчас я вам дам записку к одной старушке. Как договоритесь, приходите снова ко мне — получите аванс и перевезете свои вещи.

Степан хотел сказать, что у него нет никаких вещей, но осекся, побаиваясь, как бы хозяин не раздумал.

— Вам все понятно?

— Понятно. Благодарю вас... Но как же? Ведь я еще и паспорта не предъявил...

— Не беспокойтесь, рекомендации господина Котельникова для меня вполне достаточно.

3

«Старушке» Авдотье Захаровне еще не было пятидесяти, но ее сгорбило и состарило горе. В Крымскую войну она потеряла мужа, а два года назад в сибирской ссылке — единственного сына.

Она могла бы дожить свой век на .те деньги, что оставила недавно скончавшаяся сестра, но Захаровна, как называли ее все в большом доме на Знаменской, боялась одиночества в пустой квартире и пускала жильцов. В одной комнате у нее жили студенты, в другой — двое молодых рабочих из мастерской Топорковых.

Комната, где жили рабочие, была просторной, высокой и светлой. Там стояли две простые кровати и

старинный кожаный диван. Степану было разрешено занять пустующий диван.

— Столоваться можете в кухмистерской, а если желаете, милости прошу у меня, вместе со студентами.

— Я бы с радостью, да не знаю, хватит ли заработка?

— Платите сколько сможете — я за деньгами не стою,— сказала Захаровна.

— Нет, уж я лучше по вечерам буду работать, но что положено — отдам.

— Вот вы какой? Это хорошо! У меня сын, Витюшка, тоже был карахтерный, царствие ему небесное.

— Умер, знать? — вздохнул Степан.

— Погиб то ли в тюрьме, то ли на этапе в Сибири. Молодой был, как вы. Тоже русый, высокий...

— Да? За что же его арестовали?

— Студентом был... В кружки ходил... потом и схватили... Совсем я одна осталась. Вот и пускаю молодежь, чтобы не скучно было. А деньги что? Господь с ними, с деньгами. Если человек хороший, я и даром пустить готова.

— Нет, так нельзя. Это обидно! Я буду платить, как все. Чтобы никакого стеснения.

— Ладно, ладно. Перевозите свои вещи и устраивайтесь как дома.

— Да у меня и вещей-то нет — обокрали в Москве. Я ведь за границу ехал.

— Обокрали? Этакого-то богатыря? Да как же так?

— Доверился друзьям...— Степан присел на предложенный стул и рассказал все как было.

Захаровна всплакнула, сходила в свою комнату, вынесла кошелек, предложила Степану денег.

— Нет, не возьму. На первое время у меня есть, а потом заработаю.

— Может, из платья что подойдет. Ведь от Витюшки многое осталось.

— Благодарствую. Я обойдусь.

— Да вы не стесняйтесь, батюшка. Я от души. Как звать-то величать вас — не знаю.

— Степаном зовут, а по фамилии — Халтурин.

— Так, так. Очень приятно. Вы, Степан, может, пообедаете со мной?

— Спасибо! Некогда. Надо с хозяином перевоза рассчитаться и документ у него взять. -Я ведь перевозчиком на Неве работал.

— Ой, страсть-то какая! У нас каждый год на Неве столько народу тонет. Злая это, ненасытная река.

— Ничего, я привык... Так значит я ужо к вечеру приду, хозяюшка.

— Зовите меня Захаровной. Этак все кличут. А приходить — приходите в любое время. Я только днем ненадолго ухожу, а по вечерам — всегда дома.

4

Вечером Степан явился со своим узелком и застал в комнате двоих постояльцев, с которыми ему предстояло жить.

— Ну, давайте знакомиться, братцы. Халтурин Степан! — заговорил он весело, непринужденно.— Столяр-краснодеревец и гармонист. Буду жить у вас на диване. Работать у Топорковых.

Смуглый, с квадратным лицом, стриженный в «елочку» посмотрел на него исподлобья, глухо сказал:

— Мыловаров я, Серафим. Строгальщиком работаю.

— А, новенький! — усмехнулся другой, пивший чай за столом, белобрысый, с широким лбом и бойкими глазками.— Рад познакомиться. Милости прошу откушать чаю.

— Спасибо! — Степан протянул руку.— А зовут тебя как?

— Игнат Тимофеев Михайлов. А по кличке — «Сапун»,— бойко отрапортовал белобрысый.

«Этот, видимо, бывалый малый, а тот — тюфяк»,— определил Степан и, подсев к столу, спросил шепотом:

— А где же вам кличку дали?

— В бильярдной! — усмехнулся Михайлов.

— Почему в бильярдной?

— Я когда играю — издаю сильное сопение. Вот меня «сапуном» и прозвали. Под этой кличкой всему Петербургу известен!.. А ты, Степан, шарики не катаешь?

— Нет...— растерянно сказал Степан, соображая, не заложен ли в этой фразе какой-нибудь другой смысл.

— Жалко. Ну да я тебя обучу в два счета,— весело сказал Михайлов,— у меня недолго — все маркеры друзья!

— А работаешь ты где? У Топорковых?

— У них... Но это временно. Я, братец ты мой, бильярдный мастер. Работая с отцом да с дядей по знатным домам. А как отец помер, дядя мне отставку дал... Вот и пришлось на зиму пристроиться у Топорковых. Но я уйду от них, непременно уйду. Сапуна знает весь Петербург.

— Что, у отца-то один ты был?

— Какое — один? Пятеро нас, да я от первой жены, вот мачеха и указала на дверь. «Дескать, живи, Игната, самостоятельно, ты теперь большой».

— Водочка подвела?

— Не водочка, а игра! Нашему брату пить не полагается. Кто на бильярде играет, тому водку и нюхать нельзя... Игра — страсть моя. Из-за нее и дядя выгнал, и мачеха тоже...

«Вот гусь!—подумал Степан.— И с этим шаромыжником мне предстоит жить? Ну что ж, все лучше, чем с тем молчуном...»

В дверь постучали.

— Степан, пожалуйте ужинать! — послышался голос хозяйки.

— Ого! Да ты по-барски устроился,— усмехнулся Михайлов.

— Иду! — отозвался Степан и поднялся.

— А может, после ужина со мной пойдешь? — спросил Михайлов.

— Куда?

— Известно куда,— лукаво подмигнул он,— на тайное собрание, где шарики гоняют.

— Не пойду! — строго сказал Степан.

— Ну, тогда и ждать не буду. Проваливай ужинать!— огрызнулся Михайлов и сам стал пить налитый Степану чай.

В соседней комнате, за столом, покрытым розовой клеенкой, собралось совсем другое общество. Хозяйка Авдотья Захаровна, в белом чепчике, ужинала вместе с двумя молодыми людьми, одетыми чисто и опрятно.

Степан распахнул дверь и сделал несколько шагов к столу:

— Здравствуйте! Приятного аппетита! 

— Милости просим! — сказала хозяйка..

Длинноволосый молодой человек, с бледным бритым лицом, что-то жуя, кивнул.

Второй, аккуратно причесанный, с каштановой бородкой и дугообразными бровями, повернувшись, энергично поднялся, протянул руку:

— Рад познакомиться. Студент технологического, Артем Креслин.

— Степан Халтурин, рабочий.

— Верю! —вырвав руку и поморщившись, сказал Креслин.— А это мой однокашник, Игорь Пухов.

Тот, посмотрев на мужественное лицо Степана, с высоким лбом и умными серыми глазами, недоверчиво спросил:

— Вы, правда, рабочий?

— Да, столяр.

— Отлично! Мы с Артемом будем рады принять вас в свою компанию.

— Вот и слава богу! Слава Христу! — заключила хозяйка.— Уж я-то как рада-радёшенька, что вы сразу сошлись! Садитесь, Степан, как вас по батюшке-то, все забываю?

— Степан Николаевич.

— Садитесь, голубчик Степан Николаевич, вы, наверное, проголодались страшно?

— Спасибо, Евдокия Захаровна. Признаться, не ел с утра.

Студенты посматривали на Степана с интересом и, когда тот подкрепился, завязали непринужденный и сердечный разговор.

После ужина пили чай, а потом, по просьбе хозяйки, перекинулись в «дурака».

Уже часов в одиннадцать Степан спохватился:

— Извините, мне ведь завтра рано вставать.

— Да, да, конечно,— поднялся Креслин. 

— А не найдется ли у вас чего-нибудь почитать? Давно я не держал книги в руках.

— А любите читать?

— Да, есть такой грех...

— «Дубровского» читали?

— Да, читал...

— А про Емельку Пугачева?

Степан насторожился. Еще в Вятке ему Красовский давал читать эту запрещенную книжку, где под безобидным названием было спрятано «крамольное» содержание.

«Испытывают меня?»—подумал он и, вспомнив, что у Пушкина тоже написано про Пугачева, осторожно спросил:

— Это «Капитанскую дочку»? 

— Нет... не совсем то...

Тогда Степан, уловив испытующий взгляд Креслина, сказал:

— Читал и не совсем то...

— Отлично, Степан, отлично! — понимающе сказал Креслин.— Сегодня уже поздно, а завтра я для вас что-нибудь подберу интересное.

6

Работа в мастерской Топорковых не увлекала Степана. Рабочих там было немного, и в них не чувствовалось сплоченности. Каждый думал лишь о том, как бы побыстрей отработать положенное время и убраться домой.

Соседи по комнате жили отчужденно. «Сапун» все вечера пропадал в бильярдных, а «Молчун», как его прозвал про себя Степан, молился богу да ходил к невесте и больше ни о чем не хотел знать.

Зато со студентами у Степана завязалась настоящая дружба. Оба оказались хорошими товарищами, держались просто, снабжали его книгами и по вечерам горячо спорили о том, что читали.

Длинноволосый Пухов, тихий, застенчивый поэт, вначале несколько стеснялся Степана и не хотел при нем читать свои стихи. Но как-то Степан вошел в комнату во время его чтения, и тому волей-неволей пришлось продолжать. Степан, слышавший лишь конец стихотворения, был очень удивлен, что увидел живого поэта, и стал так горячо просить повторить, что Пухов сдался.

— Хорошо, прочту еще, слушайте!

Он поднялся, отошел от стола и стал читать взволнованно, жестикулируя правой рукой. Степан слушал внимательно. И когда тот, немного возвысив голос, заключил:

— Мы не боимся испытанья,

Не устрашимся злой беды;

Пройдем сквозь бури и страданья

И будем волею тверды!

Степан бросился к нему и, радостно улыбаясь, крепко сжал руку:

— Ох ж здорово, Пухов! Прямо за сердце берут твои стихи. Дай мне, я их перепишу и буду читать рабочим...

Увидя в Степане человека с чуткой душой, любознательного, увлеченного, Креслин и Пухов поверили в него и стали постепенно посвящать в свои тайны.

Оказалось, что оба они посещали революционный кружок лавристов.

Как-то поздно вечером, когда Степан уже ложился спать, дверь приоткрыл Креслин и поманил его пальцем.

Степан накинул пиджак, вышел.

— Зайди к нам, Степа. Пришел один очень интересный человек, хочет с тобой познакомиться.

— А кто он?

— Наш товарищ, работает на заводе.

За столом сидел наголо остриженный парень с простоватым, загорелым лицом. Из-под темных подвижных бровей смело смотрели стального блеска, небольшие зоркие глаза. В них было что-то притягательное.

— Вот, прошу познакомиться. Андрей,— сказал Креслин, кивнув на Степана.— Это — Халтурин!

Андрей быстро поднялся, сделал два шага навстречу Степану, крепко пожал ему большую руку:

— Пресняков!

— Рад познакомиться. Вы рабочий?

— Сейчас — да. Раньше же учился в учительской семинарии и даже около года — в институте. А вы?

— Я рабочий. Правда, тоже год пробыл в техническом училище.

— Интересно. А теперь где?

— Работаю в мастерской учебных пособий.

— Да садитесь вы, черти, сейчас будем пить чай,— сказал Креслин,— чего стоите, как сановники на приеме?

Оба рассмеялись, присели к столу.

— Вы на заводе работаете?

— Да. У Голубева... И вам бы надо перебраться на большой завод.

— Столяров не везде берут.

— Подождите... Я слышал, кажется, на Александровский требуются столяры. Я разузнаю. Там около тысячи человек рабочих. Вот бы вам куда. А?

— Да. Мечтаю об этом.

— Я разузнаю и дам знать. Вы откуда приехали? 

— Из Вятки.

— Там много наших товарищей томится. Вы не слышали про Сазонова?

— Нет. Знал Трощанского.

— Трощанский? Он жив? :— обрадованно спросил Креслин.

— Да, вел кружок... но его арестовали перед моим отъездом... Многих у нас похватали.

— А еще кого знали?

— Вознесенского Евпиногора Ильича.

— Это каракозовец. Я слышал о нем,— сказал Пресняков,— но, кажется, он бежал?

— Нет. Его увезли из Орлова в Уржум. Я виделся с ним...

— Так. Нашего полку, значит, прибыло. Я очень рад знакомству,— сказал Пресняков, принимая стакан от Пухова.— Давайте пить чай. Пусть он нам будет бодрящим вином!

7

Как-то Пресняков пригласил Степана в трактир и там, за чаем, познакомил со столяром с Александровского завода Ступиным — тихим, степенным человеком, посещавшим собрания рабочего кружка. Ступин казался лет на десять старше Степана. У него была семья, и он не особенно охотно брался за опасные поручения, но на собрания ходил.

Узнав, что Степан хотел бы поступить на Александровский завод, Ступин задумался, ероша густые темные волосы.

— Я бы мог за тебя похлопотать, Степан, да побаиваюсь, как бы ты не подвел.

— Не беспокойся, Ступин, я за этого парня ручаюсь,— сказал Пресняков.— Он и мастер первейший и человек осторожный. Не бойся — лишнего не сболтнет.

— У меня с мастером дружба. Могу замолвить словечко, но на сухую это нельзя.

— Я не поскуплюсь — лишь бы устроил,— обрадовался Степан.

— Тогда давай сговоримся на субботу. Я позову его сюда, в трактир. Посидим, послушаем цыган. Скажу, что ты мой родственник.

— А если он не согласится?

— Чай, не впервой!—усмехнулся Ступин.— У него, как суббота — нос начинает чесаться. Смекаешь?..

В субботу Ступин и Халтурин заехали за мастером на извозчике. Тот только пришел из бани и отдыхал в маленькой спальне. Услышав разговор в передней и узнав по голосу Ступина, мастер, накинув пиджак, вышел к гостям.

Грузный, приземистый, ершистый, с вытянутым вперед носом и толстыми губами, он походил на огромного барсука.

Пожимая руку Ступину, мастер, как бы изучая и оценивая, посмотрел на Халтурина и крепко стиснул его большую руку:

— Откуда будешь-то, сказывай.

— Из Вятки.

— Ого! Слыхал... К нам хочешь? Степан замялся.

— Чего молчишь? Я же вижу насквозь и тебя и Ступина.

— Африкан Ильич, там извозчик дожидается,— напомнил Ступин.

— Ишь ты! Как господа, прикатили. Ладно, сейчас оденусь...

В трактире, когда осушили графинчик и попросили второй, мастер размяк, подобрел и даже полез к Степану целоваться.

— Вижу, ты парень свойский, иди закажи цыганам «Мой костер». Люблю, когда хорошо поют.

Степан исполнил просьбу.

Мастер, прослушав песню, прослезился.

— Всё, ребята! Всё! Уважили! Спасибо! А сейчас — айда домой!

Степан расплатился. Мастера доставили домой на извозчике. Он был растроган вниманием и снова полез целоваться к Степану.

— Завтра, парень, приходи прямо ко мне — поставлю тебя на работу...

Степан поблагодарил, попрощался с мастером, как с другом, и, вернувшись домой, сразу же лег спать.

Утром, в семь часов, он был уже на заводе и без труда разыскал в столярной мастера.

— Здравствуйте, Африкан Ильич, я пришел, как вы сказали.

— Чево? Откуда пожаловал?

— Вы же вчера вечером велели прийти? Хотели определить на работу.

— Да ты что, парень, белены объелся? Я первый раз тебя вижу.

Степан растерянно отступил, пошел отыскивать Ступина.

— А, Степан? — обрадовался Ступин, увидев его.— Уже работаешь?

— Какое?.. Мастер меня и не узнал.

— Это бывает с ним... Значит, перепоили. А ты ему не напомнил?

— Нет... постеснялся.

— Тут не словами надо напоминать-то.

— А как?

— Есть у тебя двадцать рублей?

— Есть. Вот возьми.

— Надо было подойти... когда он один, и сунуть ему в руку. Мол, извините, Африкан Ильич, вчера в трактире занял у вас, так вот, позвольте вернуть должок. Ну, да ты не сумеешь. Побудь здесь.

Ступин ушел и скоро вернулся сияющий.

— Все в аккурате, Степан. Зовет тебя мастер. Иди!

— Неужели припомнил?

— В лучшем виде! Иди, он ждет...

Ранней весной 1876 года, когда дни резко прибавились, рабочие с Александровского завода собирались по вечерам, не зажигая огня. Однажды на занятие кружка Ступин привел Халтурина, которого знали и рекомендовали еще трое рабочих. В большой комнате, где жили двое холостяков из литейки, собралось человек двадцать. Халтурин сел в углу.

Молодой рабочий Кукин в костюме, в высоких сапогах, с пушистой растительностью на щеках, был за председателя.

— Друзья! — начал он, поднявшись.— Сегодня к нам пришел Михаил Михайлович, известный революционер-пропагандист. Он прочитает лекцию.

К столу продвинулся бородатый человек в распахнутом полушубке.

— Вы бы разделись, Михаиле Михайлович, здесь тепло,— предложил председатель.

— Благодарствую!

Лектор снял полушубок, положил его вместе с шапкой на стул и, оставшись в темной косоворотке, откашлялся.

«Вроде из простых»,— подумал Степан и стал внимательно присматриваться к лектору.

— Господа, я хочу поговорить с вами о пользе самообразования и усовершенствования,— начал тот глуховато, неторопливо.— О необходимости расширения познаний в сфере политической, экономической, философской. Течение жизни и ее социальные вопросы требуют от рабочего человека углубления и расширения своих знаний. Без знаний нельзя бороться за свои права.

Слова «бороться за свои права» сразу заинтересовали рабочих и заставили Степана вслушиваться еще внимательнее.

Ему не раз подробно рассказывали о работах Маркса. И сам он читал некоторые его произведения, с большим трудом и в очень немногих экземплярах переправляемые в русском переводе народниками из Женевы в Россию.

Но лектор, сказав эту фразу, тут же забыл о ней и стал увлеченно рассказывать о книгах и воззрениях Лассаля и Прудона.

«А ведь это «ряженый» пропагандист. Он лишь одет под простачка, а режет, как профессор,— подумал Степан.— И я его где-то видел и слышал...»

Сказав несколько фраз о разрыве Бакунина с Интернационалом Маркса, оратор перешел к Лаврову.

— Господа! Одним из наиболее последовательных русских революционеров, который вошел в Интернационал и подружился с Марксом, является бывший профессор Михайловской артиллерийской академии Петр Лавров, известный как «Миртов». На его «Исторических письмах», печатавшихся в «Неделе», учатся и воспитываются молодые революционеры. Лавров призывает к беззаветному служению народу, к борьбе с его угнетателями, Лавров призывает нас к усовершенствованию. Только критически мыслящие личности могут стать коллективной силой.

«Я узнал его, узнал! — подумал Степан.— Он из кружка лавристов, в который я ходил вместе с Креслиным. Я помню его выступления».

— Господа! Я знаю одного рабочего, который самостоятельно изучает философские произведения Герберта Спенсера. И уже многого достиг. Больше читайте, друзья, писателей-революционеров, крепите дружбу рабочих с интеллигентами-разночинцами. Только союз трудовой интеллигенции с народом приведет нас к социальной победе.

Оратор кончил и сел на свой полушубок. В комнате стояло неловкое молчание.

— Может, будут вопросы к лектору? — спросил председательствующий.

Все молчали, не зная, о чем спрашивать.

— Может, кто желает сказать?

— Я бы хотел...

Все посмотрели на Степана с некоторым удивлением. Только на прошлом собрании приняли его в кружок — и он уже просит слово.

— Пожалуйста, товарищ Степан.

Степан поднялся, отвел назад сползавшие на глаза густые волосы. Спокойным, озабоченным взглядом окинул собравшихся.

— Я как-то слышал Михаила Михайловича в другом кружке. Там было больше интеллигентов. Там ему горячо аплодировали. Мы, рабочие, тоже должны быть благодарны Михаилу Михайловичу за хорошую лекцию. Нам нужно знать и о Прудоне, и о Лассале, и о Бакунине, и о Лаврове. Но мы были бы еще больше благодарны лектору, если б он рассказал нам о Марксе и о его учении. Нам, рабочим, хотелось бы получше познакомиться с «Гражданской войной во Франции». Конечно, есть рабочие, которые изучают книги самостоятельно. Но это тяжело и может завести совсем не туда... Я знаю рабочего, который читает Спенсера. Он мучился над «Основными началами» несколько месяцев, пытаясь найти ответы на вопросы о существовании бога и бессмертии души, но, кажется, так и бросил.

Рабочих сейчас волнует другое. Вы, Михаил Михайлович, в начале своей лекции сказали, что рабочим надо многое знать, чтобы бороться за свои права. Мы и ждали, что вы скажете, как и с кем надо бороться. Но вы ушли в сторону от борьбы, как уходят от нее все лавристы.

Вы, хорошие, знающие люди, болеющие душой за простой народ, желающие ему освобождения. Но ваши благие намерения — лишь несбыточные мечтания. Вы боитесь борьбы, страшитесь схватки с царизмом, трепещете при слове «революция». Нам же, рабочим, которых калечат на заводах и фабриках, молодыми сводят в могилы непосильным четырнадцатичасовым трудом, держат в рабстве и нищете — нам уже ничего не страшно! Мы готовы к борьбе! И будем бороться. Если интеллигенты не образумятся и не поймут, что без рабочих им не обойтись, мы будем сами бороться за свои права. Объединимся в рабочие союзы. Нам некогда заниматься «началами всех начал». Нас ждут не мечты, а земные дела. За наше место под солнцем!

Степан передохнул и, вынув из кармана несколько листиков клетчатой бумаги, исписанных четким почерком, оглядел собравшихся.

— Друзья! У меня в руках речь рабочего-революционера, слесаря и ткача Петра Алексеева. Она была произнесена на недавно закончившемся в Петербурге процессе пятидесяти революционеров-москвичей. В этой речи выражены чувства рабочих людей. Она звучит как приговор существующему строю и как пророчество. Осужденный на десять лет каторги Петр Алексеев бросил в лицо судьям-палачам гневные слова от лица всех рабочих России. А наш уважаемый оратор ни словом не обмолвился ни об этом процессе, где судили наших товарищей по борьбе, ни о замечательной речи Алексеева. Сейчас уже поздно, и все устали. Но в следующий раз мы обязательно обсудим эту речь.

— Сейчас! Сейчас почитай! — послышались просьбы.

— Ладно. Прочитаю. Самый конец.

Халтурин откашлялся и, вскинув голову, начал читать неторопливо, чтобы слышали каждое слово:

«...Если мы вынуждены просить... повышения заниженной заработной платы, нас обвиняют в стачке и ссылают в Сибирь — значит, мы крепостные! Если мы... вынуждены требовать расчета вследствие притеснения, нас приневоливают продолжать работу... или ссылают в дальние края — значит, мы крепостные!.. Если первый встречный квартальный бьет нам в зубы кулаком — значит, мы крепостные!..

Русскому рабочему народу остается только надеяться самим на себя и не от кого ожидать помощи, кроме от одной нашей интеллигентной молодежи...

Она одна братски протянула нам руку... И она одна неразлучно пойдет с нами до тех пор, пока поднимется мускулистая рука миллионов рабочего люда... и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!»

— Правильно! Правильно! — приглушенно закричали рабочие и дружно окружили Степана.

Степан жил на той же квартире, но перешел в маленькую отдельную комнату. Дружбу с Креслиным и Пуховым поддерживал.

Подошла осень 1876 года. За год общения со студентами Степан многое узнал и усвоил. Лекции в тайных кружках лавристов, десятки прочитанных книг помогли выработать свои взгляды на жизнь и революционную борьбу. На заводах его знали как пропагандиста, встречали тепло, радушно, потому что он звал бороться за интересы рабочего класса.

Как-то вьюжным вечером к нему заглянул Пресняков. Он оброс бородой, и Степан еле его узнал.

— Слушай, Халтурин, завтра на Выборгской стороне состоится тайное собрание революционеров из вновь созданной партии «Земля и воля». Хорошо бы пригласить рабочих из кружков. Будем обсуждать вопрос о демонстрации на Невском. Ты как смотришь?

— Хорошо смотрю, Андрей. А какая цель ставится?

— Борьба за свободу и равенство! Что, придешь?

— Где это? Найду ли я?

— Будь дома, я за тобой зайду.

— А Креслина и Пухова позвать? Пресняков поднес палец ко рту:

— Лавристов решено не приглашать — они противники открытой борьбы. Понял? Так жди вечером...

Пресняков и Халтурин пришли, когда собрание было в разгаре. Какой-то оратор в пенсне на шнурочке, которое поминутно соскакивало с его большого носа, говорил нервно, сбивчиво:

— Я, господа, решительно не одобряю устройство демонстрации. Это будет рассматриваться властями как нарушение спокойствия, как бунт. Могут возникнуть стычки с полицией. Возможны аресты наших людей. Полагаю, что демонстрация может нанести вред движению и урон организации.

Пресняков и Халтурин, молча поклонившись, уселись у двери.

— Нет, нет, нет! Это — трусость, господа! — вскочил у стола взлохмаченный человек с рыжеватой бородкой.— Отказываться от демонстрации нельзя! Это все равно, что отступать с поля боя, не приняв сражения. Хватит возвышенных фраз о социализме и революции! Они всем надоели. Народ ждет от нас решительных действий. Авторитет нашей организации вырастет стократ, если мы выйдем на улицу с красным знаменем. Я отметаю всякие опасения и твердо настаиваю на демонстрации. Она должна состояться в центре Петербурга. Надо все силы употребить на то, чтобы пришли не только просто праздная публика, а главным образом студенты и рабочие с фабрик и заводов.

— Правильно! Демонстрация должна быть всенародной,— крикнул кто-то с дивана.— Пусть устрашатся правители!

— За студентов мы ручаемся,— поднялся высокий человек, с горящими глазами под черной густой шевелюрой,— а о рабочих давайте спросим их представителей.

Все сосредоточили взгляды на сидевшем в углу плотном, широкоплечем человеке, с мужественным грубоватым лицом и окладистой бородкой.

— Это Моисеенко,— шепнул Халтурину Пресняков,— рабочий-пропагандист с Новой бумагопрядильной»

— Вы хотите сказать, Анисимович? — спросил председатель,

— Пожалуй, скажу,—поднялся Моисеенко.— Мы, рабочие, думаем, что полиции бояться нечего. В случае чего — сдачи дать сумеем.

— Значит, вы за демонстрацию?

— За демонстрацию всей душой. Придут наши рабочие, а может, сумеем и с других фабрик позвать.

— А я решительно протестую! — закричал первый оратор.

— Я тоже против! — фальцетом крикнул- тучный блондин из-за стола.

— Всё! Всё, господа,— решительно поднял руку председатель,— пререканиями мы ничего не решим. Я ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы демонстрация состоялась?

Энергично взметнулось десятка два рук.

-— Подавляющее большинство! Следовательно, господа, вопрос решен. Собираемся к десяти утра у Казанского собора. Я призываю всех, друзья, употребить максимум усилий, чтобы известить как можно больше студентов и рабочих Петербурга.

8

6 декабря было воскресенье. Степан проснулся затемно и больше уже не мог уснуть — волновался... Хотя Степану еще не исполнилось двадцати, но он чувствовал себя ответственным за судьбы многих рабочих, которые ему верили. Он понимал, что сегодня, впервые за всю историю России, рабочие и студенты должны выйти на улицу столицы с красным знаменем. Как к этому отнесутся власти? Может быть, откроют стрельбу или бросятся избивать? Вдруг многие из тех, кого он позвал на демонстрацию, будут убиты или изувечены? Что скажет он тогда их вдовам и сиротам?.. Степан вздрогнул, почувствовал озноб, натянул одеяло.

«Как бы все это ни кончилось — отступать нельзя! Народ не может жить в бесконечном страхе и нужде. Схватка с царизмом неизбежна. И кто-то должен ее начать. Так пусть это сделаем мы, молодые люди, не желающие быть рабами».

Степан вскочил, оделся, позавтракал в кухне один, вышел на улицу.

Было уже совсем светло. Пощипывал мороз, с моря тянул влажный колючий ветер. Мимо ехали извозчики, куда-то, скрипя валенками по снегу, спешили укутанные в шарфы и башлыки горожане.

Степан постоял у ворот, огляделся и пешком направился к Казанскому собору.

Там небольшими группками собирались люди, разговаривали вполголоса. Степан узнал своих, с Александровского завода, поздоровался.

— Тут, Степан Николаич, приходили студенты, говорили, что решено собираться на Сенатской, у Исаакиевского собора.

— Не может быть.

— Так говорили. Многие пошли туда.

Кто-то тронул Степана за плечо. Он обернулся и, узнав Моисеенко, протянул руку:

— Здравствуй! Говорят, некоторые пошли на Сенатскую?

— Да, я доже слышал. Но Плеханов сказал, что туда уже посланы люди, чтобы всех звать обратно.

— А где Плеханов? Ты знаешь его?

— Греется в соборе. Он будет говорить речь. Многие туда пошли. Ты тоже своим скажи, чтобы шли в собор. Не надо привлекать внимание полиции.

— Ладно, скажу.— Степан шепнул рабочим, чтобы пошли погреться, и сам вошел под высокие своды Казанского собора.

Там было тепло и пахло ладаном. Усиленный эхом гулко звучал могучий бас протодьякона. Народ постепенно подходил, растекаясь по храму. Многие, чтобы не вызвать подозрений, истово крестились и клали земные поклоны...

Прошло около часа. И вдруг, когда многоголосо запел хор, у дверей началось движение — рабочие стали выходить. Степан тоже направился к двери.

Когда он вышел, на площади уже собралась большая толпа: студенты, гимназисты, рабочие и просто случайные прохожие.

— Степан, здравствуй! — взял его под руку Пресняков.— Пойдем поближе.

Они протиснулись к лестнице, где стояли богатырь в синем чапане и худенький молодой человек в барашковой шапке, в пальто с поднятым воротником, с темными усиками и шкиперской бородкой.

— Начнем? — спросил он негромко.

— Начнем!

Высокий, в чапане, взмахнул шапкой.

— Господа! Первую свободную демонстрацию петербургских студентов и рабочих, созванную революционной партией «Земля и воля», считаю открытой. Слово предоставляю первому оратору.

Молодой человек, со шкиперской бородкой, поднялся на ступеньку выше и заговорил громко:

— Друзья! Мы только что отслужили молебен за здравие Николая Гавриловича Чернышевского и других мучеников за народное дело...

— Это Плеханов,— шепнул Пресняков. А оратор продолжал:

— Этот писатель был сослан в 1864 году на каторгу за то, что волю, данную царем-освободителем, он назвал обманом... Припомните Разина, Пугачева. Антона Петрова! Всем им одна участь: казнь, каторга, тюрьма. Но чем больше они выстрадали, тем больше им слава. Да здравствуют мученики за народное дело!

Толпа сгустилась, тесным кольцом оцепила оратора, замерла. Голос над нею зазвучал еще увереннее, свободней.

— Друзья! Мы собрались, чтобы заявить здесь перед всем Петербургом, перед всей Россией нашу полную солидарность с этими людьми...

— Сюда! Сюда, Охрименко! — вдруг закричал кто-то, и стоящие на лестнице увидели, как из ворот дома выбежали городовые и полицейские.

— По-ли-ция! — крикнул кто-то испуганно. Оратора скрыла толпа. Кто-то подал ему башлык. 

— Не трусь, ребята! — раздался звонкий молодой голос, и голубоглазый парень в ушанке вытащил из-под пальто красное знамя на коротком древке. Парня подхватили сильные руки и подняли вверх. Над толпой затрепетало красное полотнище, на котором белела надпись: «Земля и воля».

Полицейские подбежали вплотную к толпе, стали колошматить и теснить демонстрантов,, стараясь пробраться к знамени, схватить оратора.

— Ребята, бей полицейскую сволочь! — закричал у самого уха Степана Пресняков и первым же ударом свалил дородного усача. Степан хватил в переносицу другого городового — началась потасовка...

Городовые отхлынули, побежали. Но навстречу им, с другой стороны Невского, ринулось подкрепление из полицейских.

Толпа кинулась врассыпную. Парень в ушанке, сорвав с древка знамя, спрятал его под полушубок и, расталкивая полицейских, прорвался на Невский. Вместе с ним бросились студенты. Пресняков схватил за рукав впавшего в ярость Степана: «Отступаем, Степа, их больше!» — и вместе с ним побежал по набережной канала, увлекая в проходной двор.

Следующая